Трио польской звезды мирового джаза Анджея Ягодзиньского успело за время своего концерта познакомить нас и с польской джазовой школой, и с музыкой Фредерика Шопена. Но самое интересное в их выступлении было связано с тем, как первое проступает из второго. Классик создал фундамент, джазмены – дизайн фасада. В том, что одно не противоречит другому, убедились посетители воронежской филармонии. А еще одним сильным открытием вечера стало пение молодой певицы Агнешки Вильчински, после которого хотелось верить в братство славянских народов.
Если я ничего не пропустил, в Воронеже до минувшей среды не было польских джазменов. На одной из «Джазовых провинций» был польский бэнд, но не такого уровня, чтоб дать представление о национальной школе. А она известна по всему миру, наравне с датской или норвежской, но, к сожалению, не русской – наши джазмены еще не наши свою ноту.
Польский джаз, как считается, нашел свой окрас с Кшиштофом Комедой, написавшим музыку к ставшим уже классикой фильмам Романа Полански (в том числе «Ребенок Розмази»). Кстати, один из музыкантов трио Ягозиньского - ударник Чеслав Бартковский - играл в команде Комеды. Бартковскому уже семьдесят, но, увидев как порхают его палочки, в это просто не веришь – мало кто из молодых хардкор-барабанщиков так может.
Имя Анжея Ягодзиньского связано с другим польским пианистом – Федериком Шопеном. За двадцать лет его коллектив выпустил шесть дисков с джазовыми обработками произведений классика.
Я начал играть на фортепиано довольно поздно. Мне захотелось немного поэкспериментировать с Шопеном. Это было увлекательно, и я просиживал над фортепиано много часов, нахватался техники, кое-что добавил от себя. В моем случае музыка Шопена послужила причиной того, что я играю на фортепиано. Позднее, уже играя джаз, я услышал запись Gerry Malligan Sextet. Они исполнили Прелюдию e-moll Шопена – полностью, что немаловажно. Прелюдия состоит из двух частей. Первую легко обработать, а вторую – гораздо сложнее, там гармония предъявляет большие требования. Иногда можно услышать поп-переработки, но только первой части. За вторую почти никто не берется. Я подумал, что если можно записать одно сочинение, то почему бы не повозиться с композициями Шопена и не записать целый диск?
Отчасти это напоминает историю Форреста Гампа, которые добежал до границы города и подумал – а почему бы не пробежаться до океана?
Полагаю, за двадцать лет музыканты польского трио выслушали немало неприятных слов от ригористов классической музыки. Вероятно, что и Шопен требует к себе большего уважения, и что нельзя так бессовестно эксплуатировать национальную святыню. Пожалуй, не без оснований: некоторое впечатление ванильности от первого отделения осталось. Спор новаторов и консерваторов вечен, но, в чем можно быть уверенным – своего кормильца джазмены любят и понимают. Начиная, как исполнители, они уходили весьма далеко, превращая ноктюрны и этюды в веселый, тщательно выстроенный хаос импровизаций.
В музыке Фредерика Шопена, главное – прозрачность Он, как известно, был романтик, бледный с горящими глазами. И весь концерт трио Ягодзинского был построен как алмазный лабиринт. Стремительные клавишные отчасти ложились на подушку контрабаса и ударных. Последние создавали объем, пространство, в котором вальсы и мазурки лились как река. Некоторые после загорелись желанием послушать Шопена в симфоническом варианте, некоторые – послушать больше польского джаза.
После нескольких композиций трио Анджея Ягодзинского понимаешь, насколько верны слова нобелевского лауреата Милоша Чеслава о поляках: «Понимают они и свои преимущества, редко встречающиеся у немцев, которых зовут за это тупицами и тугодумами, — свою фантазию, ироничность, дар импровизации, издевку над всякой властью, позволяющую как бы растопить любую политическую систему изнутри (так итальянцы “очеловечили” фашизм, превратив его в подобие маскарада). Столь охотно подчеркивавший свое польское происхождение Фридрих Ницше знал, что делает».
Во втором отделении на сцену вышла Агнешка Вильчинска. Русая, круглолицая, невысокая. Трогательно пытающаяся говорить по-русски. Но с первыми ее вокализами в музыке появилась тайна, появилась метафизика. За час своего выступления Агнешка успела побывать и игривым котенком, и строгой классной дамой, и ведьмой на шабаше. С ее четырьмя октавами такое возможно.
Центральной темой концерта стали импровизации на тему лютеранских церковных песен XVI-XIX веков. Как рассказали сами музыканты, программа духовных гимнов появилась случайно, после концерта в одной из лютеранских церквей настоятель предложил джазменам включить в свой репертуар церковные песнопения. Как мы убедились, идея оказалась весьма удачной. Каким-то образом суровые протестантские гимны превратились в жизнеутверждающие, светлые композиции. Без легкомыслия и фривольности. Такое можно играть в церкви, и, думается, даже Всеволод Чаплин будет не против. После концерта трио Ягодзинского и Вильчински мне, застарелому агностику, очень захотелось обратиться в какую-нибудь веру. Но, скорее всего, это будет не лютеранство, а джаз.
Если и можно в чем-то упрекнуть музыкантов, то разве что в разнородности и неважной организации программы: понятно, они не знают, попадут ли еще в Воронеж и поэтому попытались за один вечер выложить все, что умеют. Наверное, не стоило исполнять классические джазовые стандарты, мы их и без них знаем. Но даже здесь «консерватория» взяла свое. Американские джазовые певицы, хоть нью-йоркские, хоть нью-орлеанские, подают джаз телесно, в магме вульгарной сексуальности (за это мы их и любим). Вильчинска же умудрилась исполнить классические «танцевальные» джазовые вещи игриво, легко, весело, но без вульгарности. «Сheek to cheek» в ее исполнении можно слушать хоть на детском утреннике.
Уже в марте дирекция «Джазовых сезонов» обещает нам концерт Ивана Смирнова – одного из русских гитарных богов.
){kind=link}