Известный советский и российский лингвист, профессор, завкафедрой русского языка РГГУ, автор книг об «олбанском» языке, Максим Кронгауз прочел в Воронеже лекцию «Русский язык в XXI веке». Встреча с ученым проходила в книжном клубе «Петровский» в рамках проекта «Открытое пространство» в субботу, 20 декабря.
Максим Кронгауз стал одним из первых ученых, отказавшихся от критики и начавших пристально изучать язык интернета, мемов. Он автор научно-популярных книг об «олбанском» языке «Русский язык на грани нервного срыва» и «Русский язык на грани нервного срыва. 3D». В своей лекции в Воронеже Максим Кронгауз рассказал о самых острых интернет-спорах на лингвистические темы и объяснил, почему русскому языку не угрожают ни «лайки» и «дедлайны», ни «падонки», ни «беременюшки».
О языковых спорах
– Вообще с начала 2000-х годов язык стал чрезвычайно популярной и волнующей темой для обсуждения. В прошлом веке язык казался не очень интересной темой, хотя, бывало, вспыхивали вопросы, например, в 60-е обсуждали, почему у нас нет обращения. В начале 2000-х на лингвистические темы стали возникать дискуссии и даже скандалы. Вопросы грамотности, соблюдения орфографии и отчасти пунктуации вызывают яростные сражения. Я думаю, вы слышали – в интернете активно используется словосочетание grammar nazi, борцы за грамотность. Сегодня в социальных сетях есть целые сообщества grammar nazi. Наиболее частая фраза – «Я не grammar nazi, но за мягкий знак не в том месте я бы расстреливал». Самые больные пункты – правописание -тся/ться, есть даже целые сайты про это.
О грамотности и коммуникации
– Вообще надо сказать, что с появлением интернета стало ясно, что грамотность и коммуникация в каком-то смысле мешают друг другу, они противоположны. Люди, выйдя в интернет, столкнулись с важной проблемой. Советская школа учила нас, что делать орфографическую ошибку – стыдно и позорно, и этот стыд мешал коммуникации, потому что вообще-то писать грамотно может не очень большое количество людей. Советский человек писать не должен был – писали журналисты и писатели, но инженер, артист, шофер с письменной речью расставались. Столько пишущих людей, как сегодня, не было ни в одну эпоху вообще. И возникла дилемма: либо я стыжусь и не пишу, либо я пишу и перестаю стыдиться. И коммуникация победила. Люди стали писать, и игра в ошибки, в «олбанский язык», жаргон «падонков», упростила этот переход, потому что различить шутку и неграмотность иногда стало невозможно. Мода на нарочитую неграмотность стала сходить в 2010-е годы, но и стыд сошел. Сегодня в интернете каждый пишет в силу своей собственной грамотности. И мелкие ошибки, в общем, прощаются. В том числе и потому, что даже очень грамотный человек может допустить ошибку, если не перечитывает свои тексты.
О суффиксах как социальных маркерах
– Ненависть к слову «кушать», агрессия против тех, кто использует уменьшительные суффиксы, предложение расстреливать беременных женщин и молодых мам, у которых есть свои форумы и чаты, где появляется некое количество довольно странных слов вроде «овуляшечки» или «беременюшечки» – это все примеры, когда отторгается некий класс, языковой и социальный. Действительно, обилие уменьшительных слов характерно для русской низовой культуры. В этом смысле образованные люди всегда холоднее, дистантнее. Низовая культура более контактная. Но все равно это не повод смеяться. Я даже выступал как-то в поддержку «беременюшечек», потому что если у женщин в такой период есть некая потребность выплескивать таким образом избыточную сентиментальность, то не стоит над этим смеяться, тем более что это происходит в закрытых группах. Но если мы посмотрим на пространство интернета, то мы увидим, как остро мы сегодня воспринимаем язык и «чужого» в языке (то есть говорящего на русском, но говорящем на нем чуть иначе).
О политической лингвистике
– Еще один тип лингвистических споров – это политические скандалы, связанные с языком. Одним из первых возник скандал с написанием столицы Эстонии: по-русски Таллин всегда писался с одним Н. По просьбе эстонских товарищей было принято решение писать с двумя Н, как в латинице, потом это решение отменили, в результате возникла путаница. И здесь возникает вопрос: должны ли мы учитывать пожелания иностранных коллег и менять что-то в своем языке? Аргумент лингвистический и культурный, что нет, не должны. Разумный ответ состоит в том, что это не политический вопрос, а лингвистический. Никто не хочет принизить город Таллин, но языковая привычка – вообще вещь довольно важная, именно на ней основана наша языковая интуиция.
Другой пример – Беларусь вместо Белоруссии и Молдова вместо Молдавии. Здесь все-таки было принято перейти на новое написание, и возник некий парадокс. Заметьте, здесь речь не идет о переименовании (город Фрунзе – Бишкек), а о неких политических изменениях. Пойдя навстречу этим странам, мы попали в несколько странную ситуацию. Изменение названия страны не привело к изменению языка (белорусский) или национальности (молдоване).
Последний скандал, самый острый, касается предлога – НА Украине или В Украине. Вообще, если рассмотреть тексты за несколько веков, то использовались оба предлога, но в последние годы устоялся предлог НА. В России первыми, кто подхватил предлог В, стали российские политики, причем независимо от их идеологии. Но в связи с украинскими событиями последнего года произошло чрезвычайно любопытное перераспределение. Те, кто сегодня разделяет политику Путина, стали говорить НА. А те, кто критикует и поддерживает стремление Украины к независимости, стали говорить В. Это интересный пример того, как лингвистическая дискуссия вылилась в политическую. Хотя она задевает небольшое количество людей, а большинству все-таки все равно.
О языковой привычке
– Против любых изменений в языке всегда больше других выступают образованные люди: журналисты, писатели. Для них такие изменения особенно болезненны – ведь в результате реформ они становятся такими же неграмотными, как и остальные. «Звонит», «одеть» – это специальные слова, с помощью которых мы устанавливаем социальную иерархию: человек, который говорит «звонИт» выше того, который говорит «звОнит», и знать правильный вариант – это предмет вашей гордости (и моей тоже). Помните советский фильм, где академик учит домработницу говорить «класть, а не ложить», а она возражает, что ей же с теми людьми, которые «ложут»? Это все нормы, которые важны для неких сообществ, неких групп людей. В этих тонкостях есть своя прелесть, образованный человек ощущает себя выше остальных, потому что он знает эти исключения. Поэтому языковая привычка – это на самом деле больше, чем привычка, это некая культурная ценность.
О порче языка
– Я вообще не люблю слова негативного типа в сочетании с языком – болезнь, деградация, порча, гибель. То, что многие люди воспринимают как порчу языка, на самом деле является его обогащением. Я не согласен с тем, что язык оскудевает. Конечно, уходят целые культурные и бытовые пласты. Слово «ямщик» мы уже никак не вернем, да и нужно ли нам его возвращать? Уход слов, конечно, печальная вещь, но он неизбежен. При этом не происходит оскуднения языка: по количеству слов сегодняшний русский язык более богат, чем язык прошлых веков, это легко посчитать по словарям. Приходит больше слов, чем уходит.
Об аглицизмах
– Я вас разочарую, но к англицизмам я отношусь нейтрально. Моя позиция – это позиция наблюдателя, а не учителя жизни. Мне сам факт интересен. А связан он с положением английского языка в мире, что он очень распространен, и с глобализацией. Заимствования – это неизбежная вещь, и разные языки по-разному на это реагируют. Влияние на наш язык происходит по типу заимствования. И это своего рода прививка. Если я попрошу вас переформулировать слова «дедлайн» или «зачекиниться», вы, скорее всего, не сможете подобрать точную замену в русском языке, или вам придется долго объяснять, о чем именно речь. Иногда есть реальная потребность в замене одного слова другим. Друзья и френды, блог или дневник? Это плохо или хорошо? Это ведь новые явления, друг в социальной сети – совсем не то, что друг в жизни. Мы заимствовали другое слово и различаем их. Я не думаю, что это плохо.
Другое дело, как язык справляется с заимствованиями и как их осваивает. Русский язык справляется хорошо, если вы посмотрите на другие эпохи и сферы, вы увидите, что в прошлом было заимствовано гораздо больше слов. Возьмите хотя бы еду: колбаса, хлеб, суп, помидоры, огурцы – все это заимствованные слова, и разве нам плохо от этого? Обидно, конечно, что от нас не заимствуют, а мы заимствуем. Но это проблема не языка, а культуры, цивилизации и творческой силы. Гораздо хуже, когда чужой язык вытесняет язык некой сферы. Например, скандинавские бизнесмены полностью говорят на английском. Это очень опасно, потому что эта зона языка становится мертвой.
О неграмотности
– Я думаю, что очень трудно измерить неграмотность. Когда мы говорим, что неграмотность возросла, это не совсем точно. Если взять средний текст из интернета и сравнить с печатным текстом из 70-х, он, конечно же, выглядит неграмотным. Но не забывайте, что печатный текст прошел корректуру и редактуру, а интернет-текст – это спонтанный текст. То есть, с одной стороны, средний уровень текста может и понизился, но количество приобщенных к тексту возросло: человек, который начинает писать в интернете, повышает свою грамотность. Очевидно одно: неграмотность стала публичнее. Доступ к условному микрофону получило гораздо большее количество людей. Неграмотность стала заметнее. Но в то же время сегодня абсолютно грамотные, но пишущие сухо люди привлекают нас меньше, чем люди, пишущие ярко и эмоционально, пусть даже они допускают какие-то ошибки.
){kind=link}