Философия профессии
Врач-реаниматолог
Игорь Воробьев
Монологи профессионала, решающего судьбы людей
Под светом фар полицейских машин, окруживших самолет, реаниматолог Игорь Воробьев чувствовал себя героем боевика. Вокруг была чужая страна, а в салоне самолета противно пищал аппарат искусственной вентиляции легких. Заряд батареи подходил к концу. Врач нервно следил за показателями тяжелого больного. Пациент мог умереть в любой момент.
Текст
Оксана Грибкова
Фото
Роман Демьяненко
и из личного архива
Игоря Воробьева
Оксана Грибкова
Фото
Роман Демьяненко
и из личного архива
Игоря Воробьева
Это был тяжелый перелет с очень больным старым человеком в коме. К счастью, тогда обошлось. В Центре медицины катастроф всегда радуются, когда могут сказать – обошлось.
Для спецпроекта «Философия профессии» заместитель главврача Центра медицины катастроф Игорь Воробьев рассказал, как и кого реаниматологи транспортируют на реанимобилях и вертолете, чтобы у больных было больше шансов выжить. Воробьев объяснил, почему в реанимации работают только настоящие альтруисты и «адреналиновые наркоманы», где предел эмоций для реаниматологов и когда нельзя без «холодной головы», какие отношения у реаниматологов с Богом, как врачи действуют в стрессовых ситуациях, что чувствуют из-за невозможности спасти человека и существует ли лекарство от отчаяния.
Для спецпроекта «Философия профессии» заместитель главврача Центра медицины катастроф Игорь Воробьев рассказал, как и кого реаниматологи транспортируют на реанимобилях и вертолете, чтобы у больных было больше шансов выжить. Воробьев объяснил, почему в реанимации работают только настоящие альтруисты и «адреналиновые наркоманы», где предел эмоций для реаниматологов и когда нельзя без «холодной головы», какие отношения у реаниматологов с Богом, как врачи действуют в стрессовых ситуациях, что чувствуют из-за невозможности спасти человека и существует ли лекарство от отчаяния.
1
Игорь Воробьев – профессионал
О жалости к пациентам
История санитарной авиации началась в Воронежской области в 1938 году. С того времени и по сей день врачи используют легкие транспортные самолеты, в народе – «кукурузники». Очень долго в регионе не было развитой сети дорог, хороших машин «скорой помощи». Тогда избрали тактику – приблизить врача к пациенту. Выездная бригада из Воронежа решала проблему острого дефицита медиков в районах. Если больные были транспортабельны, врачи забирали их в областную больницу. Если нет – помогали на месте.
До 90-х годов Центр медицины катастроф существовал как отделение экстренной и плановой консультативной медицинской помощи областной больницы. Как юрлицо Воронежский областной клинический центр медицины катастроф появился 25 лет назад, 28 мая 1991 года. В то время в стране часто происходили ЧП – крупные наводнения, пожары, землетрясения. Нужна была медицинская служба, сотрудники которой могли в любой момент выдвинуться в очаг чрезвычайной ситуации и помочь людям на месте. Так возник Всероссийский центр медицины катастроф, а вслед за ним и региональные центры.
– При каждом выезде врачи испытывают колоссальный стресс. Есть ли у реаниматологов жалость к пациенту? За 15 лет в профессии мое мнение менялось несколько раз. Если здраво подумать, эмоций, жалости быть не должно. Ведь чувства врача могут отразиться на качестве помощи, он будет необъективен. Не зря же запрещают врачам в реанимации лечить близких родственников. Но в последнее время прихожу к мысли, что эмоции есть. Только жалость к больному должна быть в разумных пределах, чтобы не навредить. Сочувствия, переживания помогают работать быстрее и эффективнее, особенно с детьми. Два ребенка 14 августа попали в больницу после ДТП – девочке 1,5 года, мальчику 8 лет. И я знаю, что чувствовала бригада, как они хотели помочь и приложили максимум усилий.
Я прекрасно понимаю состояние реаниматологов, поэтому стараюсь не накалять обстановку. Вижу, когда человек устал. Иногда бывают такие поездки, за которые можно устать как за неделю. Я стараюсь дать людям отдохнуть. Если есть возможность, направляю на вызовы другую, более психологически сильную в данный момент бригаду. Конечно, лучший стимул для доктора – пациент, который выздоровел. И тогда вот это ощущение успеха от спасения жизни затмевает весь негатив.
Я прекрасно понимаю состояние реаниматологов, поэтому стараюсь не накалять обстановку. Вижу, когда человек устал. Иногда бывают такие поездки, за которые можно устать как за неделю. Я стараюсь дать людям отдохнуть. Если есть возможность, направляю на вызовы другую, более психологически сильную в данный момент бригаду. Конечно, лучший стимул для доктора – пациент, который выздоровел. И тогда вот это ощущение успеха от спасения жизни затмевает весь негатив.
Фото Роман Демьяненко
О шансах на спасение
Центр медицины катастроф транспортирует пациентов в больницы Воронежа, когда нет риска ухудшить их состояние при перевозке, когда в областном учреждении больше ресурсов для спасения их жизней, успешного лечения. Если есть серьезный риск ухудшить состояние больного при перевозке, к нему доставляют врачей-специалистов, которые оперируют в районной больнице. В подобных ситуациях, к примеру, нейрохирург получает результаты томографии перед выездом в район и уже понимает, с чем ему придется столкнуться.
Одно из основных направлений Центра – доставка в Воронеж тяжело больных детей: с пороками сердца, травмами, инфекционными или вирусными болезнями. Если в районной больнице нет профильных отделений, реаниматологи забирают пациентов. Речь идет об ожогах, которые лечат в ожоговом центре, серьезных переломах, травмах головы.
В последнее время реаниматологи Центра медицины катастроф стали важной частью системы экстренного лечения инфарктов. Они доставляют людей с инфарктами в кардиохирургический центр, где им проводят операции по новой методике. Кардиологи через ногу проникают в сердце и разжимают сосуд, который закупорился. Врачи полностью купируют инфаркт, если успевают провести операцию в течение 12 часов, и уже через три дня больного могут выписать домой. Если врачи укладываются в шесть часов, рубец на сердце даже не формируется.
Одно из основных направлений Центра – доставка в Воронеж тяжело больных детей: с пороками сердца, травмами, инфекционными или вирусными болезнями. Если в районной больнице нет профильных отделений, реаниматологи забирают пациентов. Речь идет об ожогах, которые лечат в ожоговом центре, серьезных переломах, травмах головы.
В последнее время реаниматологи Центра медицины катастроф стали важной частью системы экстренного лечения инфарктов. Они доставляют людей с инфарктами в кардиохирургический центр, где им проводят операции по новой методике. Кардиологи через ногу проникают в сердце и разжимают сосуд, который закупорился. Врачи полностью купируют инфаркт, если успевают провести операцию в течение 12 часов, и уже через три дня больного могут выписать домой. Если врачи укладываются в шесть часов, рубец на сердце даже не формируется.
– У меня нет отчаяния или злобы из-за смерти пациента, руки опускать никто не собирается. Я расстраиваюсь, но убеждаю себя и своих сотрудников, что это повод в следующий раз приложить еще больше усилий, выложиться еще сильнее.
Те, кто хочет жить – они живут, а кто не хочет – вряд ли выживет. По человеку видно, хочет он жить или нет. Инстинкты самосохранения есть у всех, но кто-то к ним прислушивается, а кто-то с ними борется. И тут психология много значит. Поэтому от доктора нужны правильно подобранные слова поддержки – и в то же время жесткой стимуляции. Врач может задать настрой, что отчаиваться не стоит, что нужно бороться. Ведь бывает, доктор словом лечит – пациенты мнение свое меняют, осознают ценность жизни.
У нас все пациенты тяжелые. Больше шансов выжить у тех больных, которых доставили в больницу самого высокого уровня.
Те, кто хочет жить – они живут, а кто не хочет – вряд ли выживет. По человеку видно, хочет он жить или нет. Инстинкты самосохранения есть у всех, но кто-то к ним прислушивается, а кто-то с ними борется. И тут психология много значит. Поэтому от доктора нужны правильно подобранные слова поддержки – и в то же время жесткой стимуляции. Врач может задать настрой, что отчаиваться не стоит, что нужно бороться. Ведь бывает, доктор словом лечит – пациенты мнение свое меняют, осознают ценность жизни.
У нас все пациенты тяжелые. Больше шансов выжить у тех больных, которых доставили в больницу самого высокого уровня.
О стрессовой ситуации
– В экстремальных условиях главное – спокойствие и «холодная голова». Мне нравится работать в составе наших бригад, смотреть, как они работают. Как с них можно что-то спрашивать, если я не вижу, как они действуют? Поругать каждый может. Но на месте ситуация выглядит совсем по-другому, чем из кабинета.
Весной 2013 года пенсионер из Воронежа впал в кому после инсульта на отдыхе в Барселоне. Несмотря на крайне тяжелое состояние пациента и использование аппарата искусственной вентиляции легких (ИВЛ), медики решили перевезти мужчину в Воронеж. Задачу транспортировать больного на самолете Pilatus PC-12 поставили перед Игорем Воробьевым.
– «Он же в любой момент умереть может, при перекладывании, при малейшем скачке давления», – сказал я тогда шефу.
Миссия выглядела невыполнимой. Мы должны были лететь за пациентом с еще одним доктором.
«Как нам наркотики через границу перевезти?» – спросили мы в аэропорту Воронежа у начальника таможенной службы и начальника пограничников.
Они даже не улыбнулись, но переспросили: «Вы что, серьезно?»
Миссия выглядела невыполнимой. Мы должны были лететь за пациентом с еще одним доктором.
«Как нам наркотики через границу перевезти?» – спросили мы в аэропорту Воронежа у начальника таможенной службы и начальника пограничников.
Они даже не улыбнулись, но переспросили: «Вы что, серьезно?»
Мы объяснили, что для транспортировки тяжелого больного нужны сильнодействующие наркотические препараты, которые помогут стабилизировать дыхательные функции, синхронизировать его с аппаратом искусственной вентиляции легких. В итоге получили разрешение на «контрабанду», как мы шутили.
Фото из личного архива Игоря Воробьева
Ситуация разрешилась через пять часов, когда приехал российский консул с ксерокопией паспорта пациента. Только после этого нам разрешили взлететь. Самое интересное, что в Воронеже началось то же самое из-за наркотических препаратов: «Паспорта отдать, никому не выходить, ампулы от лекарств сдать, всем через рамку, пациента в трубках и на ИВЛ провезти через рамку». И тут я не выдержал, вышел из самолета и так орал на таможенника о журналах по списанию наркотических средств, которые мы и так заполняем, что с трудом остановился.
Фото из личного архива Игоря Воробьева
Через две недели Игорь Воробьев получил медаль «За заслуги перед медициной катастроф». Состояние пациента после перелета из Испании улучшилось, но изменения были уже необратимы. Он умер через два месяца в реанимации областной больницы.
О транспорте и вертолетном скандале
– За каждой цифрой стоит чья-то жизнь. Сто человек – это много или мало? Десять – это много или мало? Для нас важно спасение и одной жизни. Выбор транспорта зависит от состояния пациента и расстояния до него. Если больше 100 км и пациент тяжелый, мы задействуем санитарную авиацию. Ан-2 использовали всегда, почти в каждом районе есть полосы для «кукурузников». Но с ним довольно много ограничений. Самолет не может летать ночью, в нем такая же температура, как за бортом. Нет герметичности, поэтому нельзя перевозить пациентов на ИВЛ.
Фото из личного архива Игоря Воробьева
В 2013-2014 году пробовали Pilatus, который переделали под перевозку реанимационных больных. Идеальный для транспортировки самолет, но для его посадки нужно 700 м полосы, которых нет в районах. Использовали Pilatus для межрегиональных рейсов, чаще всего для транспортировки новорожденных со сложными пороками сердца в Научный центр сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева. Помню, сначала возили трехсуточных детей – и это был рекорд, потом суточных. Но совсем скоро стали транспортировать младенцев уже через несколько часов после рождения, и это стало обычной работой. Необходимость в частых перелетах в Москву не так давно отпала, так как сильно повысил свой уровень кардиохирургический центр областной больницы. Теперь даже тяжелые случаи оперируют в Воронеже.
Благодаря поддержке губернатора в 2015 году у нас появился вертолет высокого класса. Мы арендуем услугу в рамках государственно-частного партнерства. В 2015 году в рамках электронного аукциона победила воронежская авиакомпания, которая на протяжении года предоставляла нам по заявкам Eurocopter EC-130 или Eurocopter EC-135. Удобный во всех отношениях вертолет – садиться на площадке 20 на 20 м, в темноте при наличии площадок с подсветкой.
Фото из личного архива Игоря Воробьева
В конце 2015 года случился скандал из-за вертолета, куда попытались втянуть Центр медицины катастроф. К нам даже приходили с обыском. Мы предъявили документы, по которым каждый вылет для конкретного пациента производился на основании консилиума, обоснован медицинской документацией и заявкой по форме Росавиации. Как еще частная компания использовала свои вертолеты, кому сдавала в аренду для полетов – нас не касается. У нас есть потребность в 500 часах полетов в год, высчитанная по количеству населения, мы ее используем. Вертолет всегда получали по первому требованию – или один, или второй. В 2016 году аукцион выиграла фирма из Старого Оскола, которая нам также предоставляет вертолет с марта.
В 2015 году врачи Центра медицины катастроф сделали на вертолете Eurocopter 193 вылета, спасли 212 человек. За четыре месяца 2016 года реаниматологи доставили в Воронеж 116 пациентов за 106 вылетов. В год Центр медицины катастроф помогает порядка 3 тыс. жителей региона, доставляя к ним врачей, перевозя их в Воронеж на реанимобилях и Ан-2.
О доступности медицины
– Защитная реакция организма – побыстрее забыть о болезни. Врачи нужны, когда болит. Когда человек выздоровел, он старается забыть плохое. Нам приятно было бы слышать «спасибо» от пациентов, но мы не ждем от них слов благодарности. Нам важно, что человек выжил, выздоровел.
Фото Роман Демьяненко
В реанимации все равны, и нам даже обидно, когда говорят, что мы перевезли кого-то из пациентов, потому что у него, скажем, родители богатые. А мы не знаем, у кого какие родители или возможности. Мы бесплатно транспортируем жителей Воронежской области, которые нуждаются в помощи. Отношение в обществе к врачам негативное из-за не всегда доступной медицины, привычки людей давать деньги. К денежной благодарности пациенты приучают докторов сами. Дал денег доктору или нет – все равно он сделает, как умеет. Зачем тогда давать деньги?
Другой разговор, когда у врачей нет возможности сделать лучше из-за отсутствия расходных материалов. Можно пациента со сломанной ногой положить по старинке в гипсе на полгода на растяжку, а можно сделать операцию, после которой он пойдет через месяц. Но в больнице нет дорогостоящих пластин, болтов и шурупов. И тут уже возникает вопрос – сможет пациент оплатить материалы стоимостью в несколько десятков тысяч или нет.
Другой разговор, когда у врачей нет возможности сделать лучше из-за отсутствия расходных материалов. Можно пациента со сломанной ногой положить по старинке в гипсе на полгода на растяжку, а можно сделать операцию, после которой он пойдет через месяц. Но в больнице нет дорогостоящих пластин, болтов и шурупов. И тут уже возникает вопрос – сможет пациент оплатить материалы стоимостью в несколько десятков тысяч или нет.
2
Игорь Воробьев – человек
О династии врачей
Выбор профессии для Игоря Воробьева был очевиден. Мама и старшая сестра – функциональные диагносты. Воробьев до сих пор сомневается – может, и ему стоило выбрать менее стрессовую и более прибыльную специализацию. После вуза с 2001 года Воробьев работал в отделении реанимации интенсивной терапии областной больницы, анестезиологом в нейрохирургии. Пока следил за пациентами во время серьезных нейрохирургических операций, продумывал диссертацию, которую защитил в 25 лет.
В 2012 году Игорь Воробьев подал заявку на появившуюся вакансию заведующего реанимацией. Он удивился, когда администрация распорядилась по-другому, направив его заместителем главврача по медицинской части в Центр медицины катастроф – по сути, руководить реанимацией всей области.
В 2012 году Игорь Воробьев подал заявку на появившуюся вакансию заведующего реанимацией. Он удивился, когда администрация распорядилась по-другому, направив его заместителем главврача по медицинской части в Центр медицины катастроф – по сути, руководить реанимацией всей области.
– Я учился на втором курсе Воронежской государственной медакадемии имени Н.Н. Бурденко, когда отец попал в серьезную аварию. Так я впервые оказался в отделении реанимации. Потом, когда пришло время выбирать специализацию, я решил – если хочу спасать людей, надо идти в реанимацию. Поэтому и стал анестезиологом-реаниматологом. В этом году юбилей в профессии – 15 лет.
Хирурги похожи на портных – им только бы резать да шить, а анестезиологи всегда были модельерами. Поэтому из нас с бывшим руководителем Центра медицины катастроф Игорем Баниным (с июня 2016 года главврач БСМП №1 – РИА «Воронеж») получилась отличная команда, мы пришли с ним вместе и отлично друг друга дополняли.
Хирурги похожи на портных – им только бы резать да шить, а анестезиологи всегда были модельерами. Поэтому из нас с бывшим руководителем Центра медицины катастроф Игорем Баниным (с июня 2016 года главврач БСМП №1 – РИА «Воронеж») получилась отличная команда, мы пришли с ним вместе и отлично друг друга дополняли.
Фото Роман Демьяненко
Об адреналине и зависимостях
– Иногда адреналин выплескивается так, что руки и коленки трясутся. Наверное, реаниматологи в некоторой степени адреналиновые наркоманы. С какого-то момента не могут без экстренных ситуаций, эмоционального накала. Работа у нас специфичная, неблагодарная, безденежная по сравнению с другими врачебными специальностями. Многие быстро сбегают в другие специализации, никакие деньги и должности не нужны. В реанимации остаются настоящие фанаты своего дела, альтруисты.
Фото из личного архива Игоря Воробьева
Реаниматологи в большинстве своем несчастливы в любви, наверное, в чем-то влияет профессия.
Не зря говорят, что настоящие реаниматологи или спиваются, или становятся профессионалами. Самый легкий способ снять стресс, эмоциональный накал – алкоголь, и это серьезная проблема. Был у меня сотрудник, профессионал высокого класса. К сожалению, сильно выпивал. Я с ним разговаривал, наверное, тысячу раз, просил, уговаривал, умолял. Он говорил, что алкоголь никак не влияет на качество работы, что у него ни разу пациент не умирал. Когда дошло до того, что он стал появляться пьяным на работе, сдавал пациента врачу и практически падал рядом, я попросил его уволиться. Просил бросить пить и возвращаться, я бы с радостью его взял обратно. Но прошел год, и он не вернулся, второй пошел. А потом я узнал, что мой бывший сотрудник умер. Ему не было и 50 лет.
Не зря говорят, что настоящие реаниматологи или спиваются, или становятся профессионалами. Самый легкий способ снять стресс, эмоциональный накал – алкоголь, и это серьезная проблема. Был у меня сотрудник, профессионал высокого класса. К сожалению, сильно выпивал. Я с ним разговаривал, наверное, тысячу раз, просил, уговаривал, умолял. Он говорил, что алкоголь никак не влияет на качество работы, что у него ни разу пациент не умирал. Когда дошло до того, что он стал появляться пьяным на работе, сдавал пациента врачу и практически падал рядом, я попросил его уволиться. Просил бросить пить и возвращаться, я бы с радостью его взял обратно. Но прошел год, и он не вернулся, второй пошел. А потом я узнал, что мой бывший сотрудник умер. Ему не было и 50 лет.
– У нас в Центре медицины катастроф есть психолог, которая пытается проводить реаниматологам психокоррекцию. Но они сами сильные психологи. Знают, что нужно тестироваться, ведут себя довольно позитивно, но валяют дурака. Плохо поддаются терапии. Поэтому я иногда думаю, что нашему психологу самому нужен психолог.
О личном
– Тяжело видеть каждый день сводки, где написано «убился, разбился, искалечился». Поэтому стараюсь не запоминать лица, имена, ситуации. Честно говоря, из-за всех этих трагедий иногда хочется работать совсем в другой сфере, чтобы не видеть, не слышать, не знать. Но мне нравится реанимация. Нравится понимать, что каждому человеку из сводки можно помочь.
Фото Роман Демьяненко
Конечно, по возможности хотелось бы оградить семью от медицины. Стараюсь дома переключаться, учусь совершенствовать этот процесс. Но телефон не дает. Он звонит вечером, ночью, на выходных. Иногда даю себе отдых и ставлю звонок на беззвучный, но все равно поглядываю. Понимаю: если не отвлекаться, можно быстро прийти к нервному истощению. К слову, дома я по-прежнему остаюсь врачом, уже для родных.
У меня трое детей – дочке от первого брака 12 лет, во втором браке 6 лет сыну и 1 год дочке. Стараюсь больше проводить времени с ними, гулять, развлекаться, отвлекаться. По возможности помогаю жене. Понимаю, как ей непросто одной справляться с двумя маленькими детьми. Понимаю ее раздражение, когда при графике с 8 до 17 часов прихожу домой не в шесть вечера, а в семь-восемь-девять. Если кто-то из детей захочет стать врачом, я не буду против, буду против, чтобы шли в реанимацию.
У меня трое детей – дочке от первого брака 12 лет, во втором браке 6 лет сыну и 1 год дочке. Стараюсь больше проводить времени с ними, гулять, развлекаться, отвлекаться. По возможности помогаю жене. Понимаю, как ей непросто одной справляться с двумя маленькими детьми. Понимаю ее раздражение, когда при графике с 8 до 17 часов прихожу домой не в шесть вечера, а в семь-восемь-девять. Если кто-то из детей захочет стать врачом, я не буду против, буду против, чтобы шли в реанимацию.
Фото Роман Демьяненко
У меня нет особых пристрастий. Люблю спокойный отдых из разряда «солнце, воздух и вода». Все думаю пойти в спортзал, и бессрочный абонемент есть, но никак не дойду. На рыбалку, вроде, надо съездить, но тоже никак не соберусь. Вот цветы, какие не требуют много внимания, в кабинете стал выращивать. Первый цветок взял, он скоро засох, второй точно так же. С третьего раза только начал расти. Мы еще удивлялись – что ж у нас тут за аура такая?
О вере
Реаниматологи все люди «белые». Даже если захотят что-то плохое сделать, у них не получится. Мы часто убеждаемся, что добро возвращается в другом виде. В большинстве своем реаниматологи в жизнь загробную не верят, но в Бога, мне кажется, верят все.
– Не вмешиваемся ли мы своими врачебными манипуляциями в волю Бога? Актуальный вопрос для практикующих врачей. Одно время, когда было особенно тяжело, часто об этом думал. Дружу со священником, отцом Сергием. Он успокоил, когда сказал: «Добрыми делами мы помогаем Богу. Делайте добро, верьте в Бога, и сомнения пройдут».
Реаниматологи все люди «белые». Даже если захотят что-то плохое сделать, у них не получится. Мы часто убеждаемся, что добро возвращается в другом виде. В большинстве своем реаниматологи в жизнь загробную не верят, но в Бога, мне кажется, верят все.
Бывает, пьяный негодяй въехал на машине в другую, убил людей, покалечил, а нам его нужно спасать. Я прихожу к мнению, что лучше ничего не знать о пациенте как о человеке. Но даже если мы знаем, что он натворил, все равно он получит всю необходимую помощь. Нам без разницы – красный или белый, хороший или плохой, мы не беремся судить. Суть человека никак не повлияет на тактику действий реаниматолога. В реанимации все равны.
Реаниматологи все люди «белые». Даже если захотят что-то плохое сделать, у них не получится. Мы часто убеждаемся, что добро возвращается в другом виде. В большинстве своем реаниматологи в жизнь загробную не верят, но в Бога, мне кажется, верят все.
Бывает, пьяный негодяй въехал на машине в другую, убил людей, покалечил, а нам его нужно спасать. Я прихожу к мнению, что лучше ничего не знать о пациенте как о человеке. Но даже если мы знаем, что он натворил, все равно он получит всю необходимую помощь. Нам без разницы – красный или белый, хороший или плохой, мы не беремся судить. Суть человека никак не повлияет на тактику действий реаниматолога. В реанимации все равны.
3
Игорь Воробьев – организатор
О разрешении конфликтов
– Идея объединяет в команду. В каждом человеке есть свои достоинства и недостатки. Стараюсь, чтобы в бригаде люди друг друга дополняли, уравновешивали.
Не так давно бригада вернулась с вызова, все переругались из-за мелочи. Доктор высказывает претензии к фельдшеру, фельдшер к доктору. Я стараюсь, чтобы подобные конфликты в Центре медицины катастроф становились публичными. Если возникают трения, проблемы, стараюсь, чтобы они не накапливались, а сразу же обсуждались. Утром после вызова стали разбираться. Дошло до того, что подняли должностные инструкции. Оказалось, что варианты последствий могут быть разные – от объяснения до предупреждения. В итоге решили, что лучше сгладить. Вопрос не такой уж сложный, просто по-человечески договорились, как действовать во избежание подобных ситуаций в будущем. Все остались довольны.
Работа в интенсивной медицине требует большой самоотдачи на любом уровне – начиная с младшего персонала и заканчивая руководством. Если еще и обстановку накалять – кивать на то, что написано на бумаге, выносить выговоры – ничем хорошим это не закончится. Нужно, наоборот, в нашей напряженной работе сгладить острые углы.
Не так давно бригада вернулась с вызова, все переругались из-за мелочи. Доктор высказывает претензии к фельдшеру, фельдшер к доктору. Я стараюсь, чтобы подобные конфликты в Центре медицины катастроф становились публичными. Если возникают трения, проблемы, стараюсь, чтобы они не накапливались, а сразу же обсуждались. Утром после вызова стали разбираться. Дошло до того, что подняли должностные инструкции. Оказалось, что варианты последствий могут быть разные – от объяснения до предупреждения. В итоге решили, что лучше сгладить. Вопрос не такой уж сложный, просто по-человечески договорились, как действовать во избежание подобных ситуаций в будущем. Все остались довольны.
Работа в интенсивной медицине требует большой самоотдачи на любом уровне – начиная с младшего персонала и заканчивая руководством. Если еще и обстановку накалять – кивать на то, что написано на бумаге, выносить выговоры – ничем хорошим это не закончится. Нужно, наоборот, в нашей напряженной работе сгладить острые углы.
Об ответственности и доверии
– Если врач сомневается, заставить его практически невозможно. Я никогда не настаиваю на транспортировке, доверяю доктору. Ведь он там, а я здесь. Ему виднее. Бывает, приехали в район, отзваниваются – говорят, что положение хуже, чем докладывали. Риск есть в каждой ситуации. И какая бы медицина ни была сильная наука, на бумаге риски сложить нельзя. Нет критериев, транспортабельный больной или нет – они у каждого доктора в голове. Он приезжает в районную больницу и оценивает, говорит, не повезу больного на вентиляции легких.
«Если бы это был твой родственник – брат, отец, сын – повез бы?» – спрашиваю. «Повез бы». «Тогда бери и вези».
«Если бы это был твой родственник – брат, отец, сын – повез бы?» – спрашиваю. «Повез бы». «Тогда бери и вези».
Фото Роман Демьяненко
Вот так мы больше чем в два раза увеличили транспортировки больных, снизив «холостые» выезды с 2013 года в десять раз. И не зря – у нас за три года при транспортировке не было ни одного летального случая.
Удивляет позиция некоторых чиновников, которые были врачами 10-15 лет назад, но с переходом на административную работу больных не видели очень давно. Они сидят и рассуждают, как лучше сделать для пациента. Они еще и настаивают на правильности своего мнения. Честно говоря, раздражает. Хочется встать и сказать: «Пойдите в больницы и на пациентов посмотрите».
Удивляет позиция некоторых чиновников, которые были врачами 10-15 лет назад, но с переходом на административную работу больных не видели очень давно. Они сидят и рассуждают, как лучше сделать для пациента. Они еще и настаивают на правильности своего мнения. Честно говоря, раздражает. Хочется встать и сказать: «Пойдите в больницы и на пациентов посмотрите».
О нововведениях
– Потребность в координации реанимации региона возникла сама собой. Раньше у нас многое держалось на личных связях, и врачу из района, если у него не было знакомого в определенной сфере, не с кем было посоветоваться. Поэтому мы создали реанимационно-консультативный центр. Если есть тяжелый больной, возьми и позвони, посоветуйся, и вопрос будет решен с максимальной пользой для пациента с подключением лучших специалистов, при необходимости – профессоров. За два года наладили диалог между всеми врачами, а в 2015 году вышел приказ о создании реанимационно-консультативного центра, который вовсю работал.
Фото Роман Демьяненко
Я веду мониторинг всех наших пациентов до их выхода из реанимации. У нас ежедневно проходят разборы, которые повышают квалификацию докторов. Они, даже не участвуя сами, а узнавая о медицинских случаях на разборах, стали чувствовать себя увереннее. Приятно видеть доктора, который уверен в своих силах, берет и делает. Врачей ругать легко, а добиться того, что надо, не так-то просто, на это уходит много сил. Мне нравится, что я от начала и до конца на деле понимаю, чего требую. Мне нравится объяснять. Мне нравится, когда у них получается и они довольны, когда у них появляются крылья.
Фото Роман Демьяненко
Пару лет назад предложил также вести мониторинг всех пострадавших в ДТП в Воронежской области. Все так удивились, говорили, что подобное невозможно, но настроили так, что больницы каждый день скидывают нам в Центр данные. Листы мониторинга веду я. Это важно, потому что у жертв аварий самые тяжелые, сочетанные травмы. С такими нужно сразу же доставлять в те больницы, где больше ресурсов для их лечения.
Фото Роман Демьяненко
К сожалению, у нас в регионе нет ни одного отделения, которое бы специализировалась на сочетанных травмах. Проблема с ними в том, что сложно определить, кто должен лечить пациента с сочетанной травмой, когда поврежден скелет, черепно-мозговая травма, повреждены внутренние органы. Все это могут быть четыре разных доктора. Больного кладут в реанимацию, где его должны закрепить за специалистом, в помощи которого он нуждается больше всего. При этом у реаниматолога должно быть большое количество знаний. Технически он, возможно, и не сможет прооперировать голову или живот, но разбираться в травмах и заболеваниях обязан.
О работе на месте ДТП
– На месте крупных ДТП нужен холодный расчет, правильно расставленные приоритеты и соблюдение инструкций. Многое зависит от первоначальных действий врачей, от сортировки пострадавших.
Автобус «Москва-Донецк» опрокинулся 30 ноября 2015 года на трассе М4 «Дон» у села Можайское Каширского района. Водитель не справился с управлением на обледеневшей от дождя трассе. В автобусе ехал 21 человек. Две женщины и двое мужчин погибли на месте происшествия, 14 пассажиров оказались ранены. На помощь людям на трассу приехали реаниматологи Центра медицины катастроф, в том числе Игорь Воробьев.
– Самое сложное – вести себя спокойно в неразберихе и панике. В первую очередь внимание уделяем не тем, кто бегает и кричит, а кто сидит и молчит с кровотечением. И здесь от элементарных первичных манипуляций зависят жизни. Поэтому мы настаиваем на обучении правилам первой помощи всех участников дорожного движения: сотрудников ГИБДД, МЧС, водителей, которые, прибывая первыми на место происшествия, могут спасать жизни.
Прекратить кровотечение – безотлагательная манипуляция, а вот мобилизация конечности может и подождать. В первую очередь мы эвакуируем с места аварии детей и тяжелых, но наиболее перспективных больных. Агонизирующие пациенты будут доставлены в больницу после других. Пусть выживут те, у кого больше шансов.
Прекратить кровотечение – безотлагательная манипуляция, а вот мобилизация конечности может и подождать. В первую очередь мы эвакуируем с места аварии детей и тяжелых, но наиболее перспективных больных. Агонизирующие пациенты будут доставлены в больницу после других. Пусть выживут те, у кого больше шансов.
Материалы спецпроекта
