До этого провел в дороге несколько часов, устал и сильно проголодался. А поскольку на банкет я опоздал, к моему появлению еда там практически кончилась. Люди неспешно беседовали, время от времени к ним подходили накрахмаленные юноши и предлагали тигровых креветок, по одной на блюдце и мартини. А я хотел котлету. Или борща. Мне было физически дискомфортно. Кстати, если бы я сгреб с подноса десяток емкостей с одинокими креветками, никто б мне слова не сказал. Но надо держать марку. Поэтому я со скучающим видом взял членистоногое в соусе и ковырял его с полчаса, по возможности участвуя в общем разговоре. Помнится, испанские благородные доны времен после Реконкисты, часто не имели пропитания, поэтому носили в табакерке крошки, которыми посыпали бороду перед тем как выйти на люди – дескать, только что от богатого стола. Обычный житейский анекдот. Его можно рассказать нескольким добрым знакомым и забыть на следующий день.
Комментарии на запись в блоге я получил довольно неожиданные, причем от людей, меня относительно знающих и, в принципе, неплохо относящихся ко мне. «Тебе не стыдно и не муторно так жить?», «Что-то не то, если неглупый мужик клюет крошки после банкетов». Еще мне рекомендовали найти более приличную работу и не позориться. И я догадался, что комментаторы не знают про меня и мою работу главного. Я не Кибальчиш, мне открыть тайну – как два байта переслать.
В моей жизни довольно много неприятного, а иногда и унизительного. Вероятно, больше, чем в среднем по больнице. Я вам тут всю нутрянку вываливать не буду (будут поводы и возможности получше), поверьте на слово. «Так исторически сложилось». Как однажды сложилось, например у Довлатова: «Жизнь превратилась в сюжет. Я хорошо помню, как это случилось. Мое сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице. Когда меня избивали около Ропчинской лесобиржи, сознание действовало почти невозмутимо: «Человека избивают сапогами. Он прикрывает ребра и живот. Он пассивен и старается не возбуждать ярость масс... Какие, однако, гнусные физиономии! У этого татарина видны свинцовые пломбы...» Вот это настоящее просветление: тебя катают ногами по грязи, а ты различаешь, какие у оппонентов пломбы – вдруг пригодится для повести интересная деталь. С этой точки зрения лакейство перед чиновниками или клевание крох на банкетах миллиардеров – сущие пустяки.
Нам, пишущим или пытающимся писать, сохранять достоинство проще: все на свете можно считать литературным материалом. В том числе, и, может быть, в первую очередь, ситуации тягостные и унизительные. А также оправдать с такой позиции любую гнусь, совершаемую лично тобой. «Зачем ты насиловал монахинь и жарил младенцев на вертеле?» - «Мне это было нужно для книги». Внятный и убедительный ответ. В любой ситуации можно считать себя либо наблюдателем (который вообще не здесь и не сейчас), либо персонажем (или совмещать). Персонажам не может быть ни страшно, ни стыдно, ни грустно – «это же всего лишь буквы» (Владимир Сорокин). «Когда пишешь – не страшно» (он же). Я таким образом расправился более чем с одной безнадежной влюбленностью: «это я материал собирал». И снова Довлатов: «Голод, боль, тоска- все становилось материалом неутомимого сознания. Фактически я уже писал. Моя литература стала дополнением к жизни. Дополнением, без которого жизнь оказывалась совершенно непотребной».
Добрая знакомая, проницательная и чуткая, еще в начале общения взяла с меня слово: не использовать материалы нашего знакомства, события и разговоры в моей литературщине. Она необоснованно высоко ценит мои способности, но, тем не менее, не хочет быть Гретой при Гете. Наверное, это самое большое, что я могу сделать для ближнего: не писать о нем. Тогда мы сможем встретиться как два человека, а не как бабочка и энтомолог. Поэтому я такими обещаниями не разбрасываюсь.
Вообще, быть знакомым со мной, разговаривать со мной, попадаться мне на глаза довольно опасно: если не в роман, то в статью вставлю. И вам потом с этим жить. Впрочем, может, только с этим и жить:
«Взлететь в космос. Посмотреть с невероятной высоты на земной шар. Плещутся океаны. Светятся электричеством Европа и Северная Америка. И где-то между ними — занесенная снегом огромная Россия, которая, если присмотреться, состоит из сваленных в кучу литературных сюжетов. Ничего нет больше, только вот эти кирпичики, с которых только и нужно, что отряхнуть снег и сделать из них «Историю одного города», «Голубую книгу», «День опричника», а иногда и «Колымские рассказы». А больше и нет здесь ничего, вообще ничего нет» (Олег Кашин)
