Интервью РИА «Воронеж». Историк Анатолий Разумов – о сохранении памяти жертв репрессий
Что скрывают архивы, как и с кем говорить о терроре и где искать правду.
Анастасия Сарма, 13 ноября 2019, 19:00
Научно-практическая конференция «Под знаком истины, а не пользы: память и беспамятство в современной России» прошла в Никитинской библиотеке. В ней принял участие петербургский исследователь периода массовых репрессий в СССР историк Анатолий Разумов, который уже 30 лет составляет книги памяти с именами расстрелянных. Он один из создателей петербургского кладбища-мемориала «Левашовская пустошь» на месте спецобъекта для тайного погребения расстрелянных, руководитель Центра «Возвращенные имена» при Российской национальной библиотеке (РНБ) и создатель крупнейшей базы данных о репрессированных, расстрелянных и пропавших без вести во время войны и блокады Ленинграда. Корреспондент РИА «Воронеж» поговорил с Анатолием Разумовым о поисках правды и о том, почему не стоит верить всему, что написано в архивных документах.
«Многие погребения до сих пор засекречены»
– Анатолий Яковлевич, данные о количестве убитых за годы сталинского террора до сих пор разнятся. Существует ли конечная цифра?
– Конечной нет. По моим сведениям, во время «Большого террора» – сталинского – за 1937-1938 годы, когда каждый день арестовывали и каждую ночь расстреливали, было убито около 800 тыс. человек. А еще многие погибли от допросов в тюрьмах, от насильственного кормления при голодовке, на этапе в лагеря. Всего было арестовано около 1,5 млн человек. Думаю, только в этот период погибло более 1 млн.
В августе 2015 года правительством Российской Федерации принята Концепция государственной политики по увековечению жертв памяти политических репрессий. В ней названы цифры: с 1991 по 2014 год прокуратурой РФ реабилитировано около 4 млн человек. Это и расстрелянные, и погибшие, и пропавшие без вести в лагерях, и их дети. Там же сказано: «Есть еще те, кто подлежит реабилитации».
Другая проблема в том, что очень большая часть погребений расстрелянных и погибших в лагерях и тюрьмах до сих пор не предана гласности. По этому поводу мы готовим доклад президенту.
Иногда слышу злые реплики: мол, прокуратура напрасно реабилитировала кого-то из пострадавших. Это говорят люди без ума и сердца. Помню, в конце 1980-х кто-то в трамвае в Питере громко сказал: «Мало Сталин убил – надо было больше стрелять!». Я ответил: «Так, может быть, вас первым и расстреляли бы?». И он сказал: «Надо было бы – пусть бы и расстреляли». Диалог с такого рода людьми – бессмысленный, но если это слушает аудитория, надо отзываться.
– Что вас подтолкнуло увековечивать память о репрессированных?
– В школе интересовался историей. Я белорус, семьи мамы и папы побывали в оккупации. Хорошо представляю, что такое война с ее ужасами. На фоне памяти о войне стали возникать вопросы: почему мы ничего не знаем о внутренней истории? Что стало вот с этими людьми, с этим человеком? А с теми, вот с тем человеком? Почему мы об этом не говорим? Все это привело к тому, что я поступил на исторический факультет университета в Питере.
После пришел работать в Публичную библиотеку (ныне РНБ), потому что больше всего люблю книги. Но в конце 1970-х заниматься темой репрессий было невозможно – все архивные сведения были закрыты для исследований и публикаций. Всерьез занялся этой темой в 1987 году, когда в газетах и журналах стали часто появляться сведения о политических деятелях, деятелях культуры, которые были когда-то расстреляны. Я принялся их собирать. В 1989 году, как только разрешили публиковать списки реабилитированных, стал вырезать их, копировать и составлять картотеку, потом переопубликовывал имена расстрелянных по местам рождения – в Таллине, Минске, Киеве, Вологде, Мурманске, Пскове, Новгороде, Твери. Мне было важно, чтобы эти имена узнали не только в Питере. В ответ на публикации приходили письма с воспоминаниями и фотографиями. В 1991 году разрешили работать в архивах. А потом доказал, что библиотека может быть центром создания книги памяти. В последние 16 лет мой рабочий стол – это уже сайт «Возвращенные имена. Книги памяти России».Когда родственники находили друг друга через полвека
– Моя задача – снимать придуманные в советское время «перегородки» и «заборы памяти». На сайте «Возвращенные имена» можно найти информацию не только о репрессированных, но и о погибших и пропавших без вести в годы войны и блокады Ленинграда. Только на нашем ресурсе более 900 тыс. имен блокадников: погибших – более 600 тыс. и выживших 300 тыс. Каждый месяц мы пополняем нашу базу. Работаем как скорая помощь – помогаем тем, кто к нам обращается, подсказываем, в какой архив постучаться. Люди пишут по электронной и обычной почте, звонят, приходят, приносят материалы.
Самые счастливые моменты моей жизни – когда через 40-50 лет родственники находили друг друга. Однажды пришло письмо: «У вас написано, что я погиб в блокаду, а я выжил. Меня перевезли по Ладоге, я прошел войну. Скоро мы с супругой отметим золотую свадьбу». В таких случаях мы исправляем сведения на сайте, помещаем фотографии, воспоминания.
Если говорить о блокаде, то огромная беда с эвакуированными. Считается, что раз вывезли – значит, спасли. Но людей эвакуировали в таком состоянии, что по пути и в эвакуации погибли десятки тысяч.
– От голода?
– И последующих болезней. Только в 1991 году вышел двухтомный «Реквием» с 10 тыс. имен блокадников, которые были эвакуированы в Вологду и умерли там. Многие эвакуированные в другие местности СССР не смогли вернуться в Ленинград – надо было справками доказывать, что они там жили, а жилье было утрачено. Были и более чудовищные аспекты блокады – люди возвращались домой, но из-за жилья их убивали.
«Нет ничего гаже войны»
– Моими лучшими помощниками были фронтовики и блокадники. Юрий Петрович Груздев, с которым мы обсуждали наполнение сайта и томов «Ленинградского мартиролога», прошел войну комбатантом, принимая участие в боевых действиях, и с 1943 по 1945 год получил семь боевых наград. Он мне говорил: «Если бы было возможно стереть из памяти этот период жизни, много дал бы. Ничего гаже войны человек не придумал». Я тех же взглядов. Но в нашей стране не хватает памяти вообще и не хватает тихих дней поминовения, без грома фанфар. Ввиду такого ужаса потерь во время Второй мировой войны, считаю, в нашей стране должно быть два дня памяти о войне – 8 мая, когда Германия подписала акт о капитуляции, и 9 мая. В эти дни нужно ходить на могилки, ставить лампадки и поминать всех – тихо, как в песне «Враги сожгли родную хату».
– Вы видели фильм Юрия Дудя «Колыма»?
– Пока нет, но поддерживаю все проекты, которые нацелены на сохранение памяти. Например, проект «Последний адрес», в рамках которого на фасадах домов жертв политических репрессий прикрепляют мемориальные знаки с их именами. Или молитвенное чтение имен погибших в годы репрессий из «Ленинградского мартиролога», которое проходит 30 октября у Соловецкого камня в Петербурге. Мой коллега установил на одном из домов в Петербурге электронное табло, где 630 тыс. имен погибших блокадников медленно плывут одно за другим…«Доносчики лежат на Красной площади»
– Как лучше говорить на тему террора и репрессий со школьниками?
– Когда приглашают в петербургские школы, говорю детям то же, что и взрослым, получаю в ответ прекрасные вопросы и реплики. Дети великолепно все понимают.
– То есть беречь детскую психику не надо?
– Ни в коем случае. Дети растут и узнают, что такое смерть, любовь, жестокость. Нелепо прятать от них правду о прошлом. Это психологический тормоз. Десятилетиями подрастающим поколениям не говорили правды. При Сталине боялись: пойдет в школу и всем расскажет. А потом считали: «Со временем узнает». Выросли поколения «безголовых» существ. Но, собственно, почему мы должны от них что-то прятать? В Левашове есть реальное кладбище – крупнейший в СССР спецобъект госбезопасности, куда возили по ночам расстрелянных. Я вожу туда всех школьников и говорю то же, что и взрослым. В книге посетителей дети оставляют лучшие записи. В 12 лет ребенок – уже сформировавшийся в общественном значении человек. Я сам был таким школьником. Жил в ГДР – мой папа был военным – и видел нацистские лагеря, превращенные в музеи.
Недавно встретил двух мальчиков одного возраста, у которых убеждения были диаметрально противоположными. Один в Музее блокады, глядя на фотографию Сталина вместе с полководцами, защищавшими Ленинград, восхищенно говорил другу: «Смотри, это Сталин!». А другой мальчик в Левашове сказал: «Вот Ленин – мы чувствуем в нем какое-то злодейство. А крови больше пролил Сталин. Как это понимать?». Я ответил, что Ленин был учителем, который придумал строить некий новый мир, а Сталин – его учеником.
– Можно услышать мнение, что в годы террора Сталин был ни при чем – якобы был не в курсе. Как вы на это отвечаете?
– Ко мне часто обращаются дети репрессированных: «Кто донес?». Я отвечаю: «Донес Иосиф Виссарионович Сталин». Доносчики лежат в самом центре Красной площади. Организаторы красного, ленинского, террора – Ленин и Дзержинский, организаторы сталинского «Большого террора» – Сталин, Ворошилов, Вышинский, Жданов, – мы мимо них ходим парадами и отдаем честь. Но люди не хотят слышать. Так сложилось с тех времен, когда, живя с убеждением, что террор организовала власть, выжить было невозможно. А ужас требовал реального ответа – кто-то ведь несет за это ответственность. И возникла идея, что виноват плохой сосед, плохой следователь, Ежов – когда того расстреляли. Когда арестовали Берию, все стали говорить: «Это проклятая бериевщина». Убеждение, что виноват кто-то, но не власть, вошло в кровь. На конференции мои коллеги-историки подтвердили, что никаких миллионов бытовых доносов, из-за которых людей арестовывали и расстреливали, не было. Были профессиональные осведомители и доброхоты, служившие государству, которые вдохновлялись радио, газетами, кино, литературой.
– Что делать с Мавзолеем?
– Мне кажется, перенести на федеральное воинское кладбище в подмосковных Мытищах, где очень много площади и подходящая архитектура. За ним построить фрагмент кирпичной стены и перенести туда все могилы. Если кто-то из родственников захочет забрать прах, пусть заберет.
Меня волнуют не только имена погибших и пропавших без вести. Как историк и любитель старины, страшно переживаю, что мы живем на улицах Ленина, Урицкого, Кирова. Это дурновкусие. Верю, что мы будем жить в Санкт-Петербургской области, а не Ленинградской, в городе Вятке, а не Кирове, а в Питер вернется улица Милосердия, которую убрали.
Вновь засекреченные документы
– Сталкивались с закрытой информацией в архивах?
– Конечно. Я работаю 30 лет – все эти годы ситуация менялась. В последние годы ужимается возможность ознакомления с информацией. Например, ранее я мог смотреть дела нереабилитированных, теперь это невозможно. Самое страшное, что родственники не могут получить доступ к информации и ознакомиться со всеми документами. Из закона о реабилитации 15 лет назад убрали строки о возмещении морального ущерба жертвам репрессий. Социальная помощь тем, кто пострадал, позорна, не говоря о материальной – в регионах жертвы репрессий получают около 300 рублей в месяц. Правительство как следует не извинилось перед пострадавшими.
В других странах с каждым годом идет большее раскрытие информации, а у нас ряд ранее рассекреченных документов в последние 10-15 лет заново засекречен. Есть и проблемы нереабилитированных. Над ними бьется Международный «Мемориал». В 1940 году – по решению сталинского Политбюро и распоряжению НКВД – в Катыни, Харькове, Медном и Киеве расстреляли тысячи польских военнопленных. Преступление доказано, но они не признаются жертвами политических репрессий.
– Сколько сейчас всего книг памяти?
– Около полутора тысяч томов. Но есть темы, к которым в России даже не приступали. В Украине, например, по каждой области, входившей во время так называемой коллективизации в состав СССР, изданы толстенные тома, в них приведены все имена погибших от голодомора. У нас многое зависит от энтузиастов и от того, как помогают местные власти. Вот в Омске и Красноярске обнародованы имена раскулаченных крестьян, которые были высланы на спецпоселения. В Коми принята республиканская программа по увековечению памяти жертв политических репрессий «Покаяние» и издан мартиролог. В Пскове при администрации области был создан центр «Память». Псковичи издали книгу памяти в 15 томах, куда включили имена не только приговоренных к расстрелу, но и депортированных крестьян.
– А в Воронеже есть книга памяти?
– Есть, и прекрасная, с хорошо продуманными справками. Сегодня мне подарил второй и третий тома научный редактор книги памяти – воронежский историк Александр Акиньшин. Готовится к печати четвертый том. Среди членов редколлегии – Вячеслав Битюцкий. Воронежцы издают тома позднее, чем некоторые регионы, но до этого сделали то, чего не сделали другие: Битюцкий издал двухтомник «Сталинские воронежские списки», Вениамин Глебов – книги о Дубовке. Издан путеводитель «Политические репрессии в Воронеже». В Дубовке проведены исследования, раскопки и торжественные захоронения расстрелянных в сталинские времена. Воронеж – один из лучших регионов России по увековечению памяти. Есть регионы, в которых не изданы книги памяти, – например, Брянск, Волгоград, Вологда, Саратов. Очень слаба ивановская книга памяти.
«Идите до конца, если не боитесь прочитать подлость»
– Куда обращаться, чтобы найти сведения о репрессированном родственнике?
– Я бы посоветовал зайти на сайт Международного «Мемориала» memo.ru, где представлен трехмиллионный свод имен жертв политического террора в СССР, или, к примеру, на наш сайт «Возвращенные имена. Книга памяти России». Если ничего не находится в интернете, нужно обратиться в центр «Мемориал» или в наш центр. Мы дадим советы.
Что касается архивов. Надо обращаться в архивы того региона, где человек был репрессирован. Но перед этим собрать все семейные предания о родственнике и его данные: фамилию, имя, отчество, год рождения, профессию и происхождение, когда пропал, предполагались ли при этом репрессии. При обращении в архивы указать паспортные данные и контакты и спросить, какими архив располагает сведениями.
После смерти Сталина в 1953 году архивы сосредоточили по современному территориальному делению. Например, если человек был репрессирован на территории современной Псковской области, скорее всего, сведения о нем – в псковском архиве.
Если речь о политической статье, политическом обвинении, то дело хранится в архиве ФСБ либо в бывшем партийном архиве (сейчас – архивы новейшей истории), куда в ряде регионов переданы дела из ФСБ. А если речь об административных репрессиях (высылке, ссылке) или уголовных статьях, надо обращаться в региональные архивы МВД. Дела репрессированных военнослужащих хранятся в архивах по территориальности мест их рождения, а не по местам службы.
– К чему нужно быть готовым родственникам?
– Я всем говорю: не останавливайтесь! Идите до конца, если не боитесь прочитать подлость, ведь ничего хорошего в этих делах не прочтешь. Когда речь о 1937-1938 годах, то там стопроцентная фальсификация. Дела вели «ускоренно и упрощенно», по шаблону – присланному из Москвы образцу. Дело сочиняли за две-три недели – арестовали, расстреляли. О количестве арестованных, осужденных и высланных органы НКВД должны были отчитываться перед Москвой каждые пять дней.
Часто дела не успевали даже окончательно оформить до расстрела. И когда закончилась карательная кампания, то часть дел оказалась без обвинительных заключений. В этих условиях возникла чудовищная масса документов, в которых полная ложь. Но в них из важного – анкета арестованного, анкетная часть допроса: дети, жена, бабушка, мать, друзья, родственники, место работы.
Нужно быть готовым к тому, что родственнику не все покажут. Что-то в деле будет закрыто в конверте: нынешнее Положение об ознакомлении с делами запрещает показывать материалы о третьих лицах.
Многие надеются, что, ознакомившись с делом, найдут ответ на вопросы: кто тот сосед, который донес? Кто следователь? Кто расстрелял? Но ведь они видят перед собой туфту. Подследственные и свидетели по делу, как правило, даже не читали так называемых протоколов и подписывали их под угрозами. Людей расстреливали по плану, а не потому, что кто-то на кого-то написал донос. Каждая область, край и республика получили план: сколько тысяч расстрелять, сколько посадить в лагеря. Планы перевыполняли. В январе 1938 года сталинское Политбюро спустило новые планы. А осенью 1938 года – третьи...
– У многих хранятся старые фотографии, на которых замазаны лица или, например, погоны. Можно ли узнать, что они скрывают?
– Замазывались и разрезались части фотографий – точь-в-точь как делалось в официальных книгах: на официальных фотографиях исчезали деятели, стоящие рядом со Сталиным, из энциклопедий изымались листы – вместо них вклеивали новые, исправленные, чтобы нигде не проскочила информация о «врагах народа». Под этим прессом шизофрении и вынуждены были жить простые люди. Но замазанные фрагменты фото иногда поддаются реставрации. Вполне можно восстановить, что же там было на самом деле.