Игорь Скляр: «Настоящая женщина начинается где-то после 23-х лет. До этого с ней, извините, даже спать скучно»

Говоря об Игоре Скляре, многие вспоминают песню про Комарово. И образ давних лет: юноша с простодушным взором и трогательной улыбкой, певший про Челентано, ловлю крокодилов и задорно отбивавший чечетку в культовом фильме Шахназарова «Мы из джаза». Для широкого зрителя Скляр ассоциируется с эстрадой и легкими фильмами советской поры. Ну, или «нелегкими» последних лет, ведь значимое место в творчестве актера теперь занимают сериалы – остросюжетные и исторические: «Московская сага», «Гибель империи», «В круге первом», «Лето волков», «МУР».

А еще у Скляра много серьезных театральных работ. Ученик Аркадия Камана и Льва Додина, он более двадцати лет выходил на сцену Малого драматического театра. В 2000-м творческие пути с МДТ разошлись, артист ушел в труппу театра-фестиваля «Балтийский дом». Сегодня Игорь Скляр много гастролирует с антрепризными постановками, одну из них – «Суп из канарейки», сыгранную в паре с блистательной Татьяной Васильевой, – актер на днях показал в Воронеже. А после спектакля ответил на вопросы корреспондентов РИА «Воронеж». Первым делом мы, конечно же, спросили у Игоря Борисовича, за кого он болеет на Олимпиаде?

– За наших! За страну, подарившую такой прекрасный праздник, которого нигде и ни у кого еще не было, – гордо заявил актер. – Я вообще каждый раз изумляюсь России: сколько она может создать такого, до чего другие даже додуматься не могут! Начиная от логотипа и заканчивая Олимпийской деревней. Мы молодцы! Гордость берет за Родину, чтобы там ни писали всякие злопыхатели в интернете. Мне нравится, что наша страна способна на такие великие подвиги. И наш президент, молодец: сказал – сделал! Такие мужчины мне по душе.

– Вы ведь сами в юношестве спортом занимались. А сейчас как поддерживаете себя в форме?

– Занимаюсь верховой ездой. У меня есть конь, жеребец. Поскольку я служил в кавалерии и в моем военном билете написано «кавалерист», то я знаю, как за лошадьми ухаживать, как с ними обращаться, как тренировать. Еще у меня в доме живут две таксы, с которыми особенно не посидишь, они требуют активных прогулок – приходится с ними и бегать, и прыгать. Так что, животные – и есть мой спорт. А последним серьезным видом спорта, которым я занимался и бросил, поступив в театральный институт, был бокс. Сами понимаете: ходить по сцене с разбитым носом и с заклеенными бровями не очень эстетично.

– В прошлом году вам дали звание народного артиста, хотя для поклонников вы и так народный давно. Не обидно, что чиновники только сейчас «разглядели» ваш талант?

– У нас звание дается, когда есть кому тебя выдвинуть, написать, бумаги оформить. У меня долгое время не было такой организации. Как только появилась, сразу все оформили, послали документы, и вот в апреле 2013 года я получил звание народного артиста. Если бы мои мама и папа были живы, они бы мной гордились. Для них, людей послевоенного времени, звание народного артиста значило очень много. Оно и для меня – не пустой звук. Просто в нашу эпоху, когда деньги решают все, стало так много народных артистов, которые и не артисты вовсе, а г**но. Мне даже с ними здороваться неохота. И, наоборот, знаю великолепных актеров, которые играют блестяще, но у них нет никаких званий. Я считаю, что все эти звания – это как выслуга лет в армии: к 50-ти годам ты непременно должен быть полковником. Если не стал – значит, ты либо пьяница, либо дурак. Так и у нас.

– У писателя есть правило: ни дня без строчки. А вы ставите себе какие-то задачи?

– Нет, актерское дело даже работой назвать нельзя. Но не думать о роли – просто взять и запретить себе думать о ней – я не могу. Вот сегодня ночью в поезде два раза просыпался: один раз думал о спектакле, а другой – о сценарии каком-то. Может, я с ума схожу? Но это моя нормальная жизнь. Я этим увлечен, я занимаюсь тем, что мне нравится. И мне еще за это деньги платят.

После инфаркта в 2003 году мне врачи говорили, чтобы я меньше волновался. Как? Расскажите, объясните мне – как? Может, я и сам этого хочу. Один кардиопсихолог сказал, что инфаркт обычно случается у тех людей, которые чувство долга ставят впереди всех остальных: я должен, я обещал, я убьюсь, но сделаю. Такие переживают, все держат внутри, копят. А пофигисты от другого умирают – от цирроза печени, к примеру, или от кирпича на голову – потому что лезут туда, где написано:«Не ходить!».

– Из вас бы вышел хороший режиссер, не думали над этим?

– Хороший артист – сам себе режиссер. К сожалению, хороших артистов мало. Олег Борисов, Олег Янковский – у этих людей я не видел в кадре фальши. С тем же Борисовым режиссер Товстоногов не знал, что делать, потому как понимал, что проигрывает ему по кругозору и внутреннему миру. Спорить с человеком, который на уровень выше тебя, довольно сложно. А смотришь на Янковского – он везде такой содержательный, и не понимаешь, как он это делает. Я не вижу швов, не вижу, где разделяется человек и где появляется персонаж. Он так играет, так произносит слова, что ты сидишь в зале и плачешь. Или смеешься. Вот хочется быть таким артистом. А когда у актера штамп на штампе, мне сразу становится скучно, я начинаю на второй минуте зевать.

– На каких современных фильмах вы не зеваете?

– На хороших. Посмотрел два фильма Васи Сигарева – «Волчок» и «Жить» - замечательные, чудесные ленты! Это вроде и чернуха, но, в отличие от Балабановских картин, там есть свет в конце тоннеля. Балабанов хороший режиссер, но я его не очень люблю, потому что мне не нравится его взгляд на человека. Достоевский, кстати, тоже про жуть всякую писал. Но там другой смысл.

– А как вам триумфатор «Кинотавра» – картина «Географ глобус пропил», понравилась? 

– Не смотрел. Но книжку читал. И она мне так понравилась, что боюсь испортить впечатление. Да, я знаю, что все хвалят работу Хабенского в этом фильме. Поздравляю Костю. Но для меня мнение публики иногда не очень важно. У меня другой счет. Фильм «Война и мир» я посмотрел до того, как прочитал роман (а прочитал я его два раза). Понял, что роман обширней, но Бондарчук старший – это художник, который на основе четырехтомника выделил тему и ее высказал. Сколько бы после него не экранизировали «Войну и мир», у меня уже никто не отнимет впечатления, что Болконский – это Тихонов, а Наташа Ростова – Люся Савельева. Этот фильм запал в душу. У Бондарчука «Война и мир» – это не «Война и мир»Толстого. Это именно «Война и мир» Бондарчука. Он так прочувствовал эту книгу. И это меня задело.

Когда я смотрю картину Снежкина «Похороните меня за плинтусом» (я, кстати, играл в этом спектакле), то понимаю, что фильм ни о чем. Просто показана паталогически больная женщина постпенсионного возраста, которую сыграла моя подруга Света Крючкова. А книга, она о чем-то! Вот эта разница имеет существенное значение: что такое художник, что такое беллетрист, что такое наблюдатель. Многие режиссеры рассуждают: «Дай- ка я сделаю, как в жизни!». Но творчество – не жизнь. В творчестве мы отбираем что-то, пытаемся сделать людям лучше, чтобы они о чем-то задумались, выходя из зала. Я знаю, что после нашего с Таней Васильевой спектакля «Суп из Канарейки», женщины плачут и "чешут репу".

– Вы сказали, что «Войну и мир» читали дважды. А есть фильмы, которые вы любите пересматривать?

– Я видел некоторые фильмы, которые надо пересматривать… Но, думаю, Ленин (а он был далеко не дурак) не зря сказал, что «из всех искусств для нас важнейшим являются цирк и кино». То есть самые простые, самые доходчивые виды искусства. И кино как раз должно быть сиюминутным, быстро понятым. Из-за чего я ушел из театра Додина: там с середины 90-х стали объяснять, про что спектакль. Когда я прихожу на спектакли Фоменко или Някрошюса, мне не надо ничего объяснять. Даже если на актрисе нет белья, меня это не волнует. Я же знаю, что сейчас ее убьют. Но как убьют! Боже, сердце кровью обливается! Я сижу и плачу. А в спектакле «Король Лир» Додина пять голых мужиков стоят на авансцене и никто не понимает - зачем? Зрители ладошкам прикрываются: им неловко, актерам неловко. Потом в журнале выходит рецензия, где подробно расписано: что, зачем и почему. Это не театр! Занимайтесь тогда театроведением. Театр и кино должны производить сумасшедшее воздействие здесь и сейчас. Или не производить совсем. Театр Додина не тема для разговора, даже тратить слова на это не хочется. Знаете, как говорят: вот фильм плохой, а артист хороший. Я не соглашаюсь на такие фильмы, где моя роль выписана хорошо, но сама история не выдерживает никакой критики. Это все равно, что в г**не найти колечко.

– Ваша жена (актриса Наталья Акимова, - прим. авт.) ведь до сих пор работает в Малом драматическом театре, почему она не ушла вслед за вами?

– Не знаю, спросите у нее. Все-таки у мужчины и женщины такие разные взгляды на жизнь… Вот почему мне женщины интересны до сих пор и будут интересны, наверное, до самой смерти, – потому что вы другие. Женщину можно узнавать всю жизнь. С годами я понял одну простую истину: настоящая женщина начинается где-то после 23-24-х лет. До этого с ней, извините, даже спать скучно. Потому что она никто, ничто и ничего не знает. В лучшем случае имитирует что-то, насмотревшись по телевизору или наслушавшись подруг.

– Супруге не обидно находиться в тени вашей славы, она не просит вас как-то продвинуть ее, замолвить словечко?

– Нет, никогда! Это невозможно! Буквально позавчера у нас с женой состоялся такой разговор. Она призналась, что не понимает, почему наш сын Вася нигде не может приспособиться. Он полтора года учился в университете на философском факультете, потом еще полтора года в театральном институте, отовсюду ушел. Стрижется, как хочет, занимается какими-то экстремальными вещами, работает в богадельне при Софийском Соборе – возит убогих в коляске, какой-то журнал издает. Мне это все тоже странно, потому что у меня была другая жизнь. И, конечно, мне жалко, что всякое его усилие кратковременное, не хватает у него дыхания на целую дистанцию. Это свойственно молодым людям. Задача родителей – попытаться пристроить своих детей в жизни: натолкнуть на какую-то стезю, подсказать что-то. Но только не продвигать. Почему я не люблю это дело, потому что за деньги, за связи, за родителей великих – невозможно стать личностью. Вот у нас есть один режиссер, у него папа великий, а сам он – никто. И хоть он снимет еще на 500 миллионов долларов фильм, его это не продвинет. У Шварца на эту тему сказка хорошая есть – «Золушка». Душу нельзя раздвинуть или сузить, так же как туфельку 35-го размера натянуть на ногу 41-го.

– Игорь Борисович, с момента выхода песни «Комарово» прошло почти 30 лет. Вы ее еще поете?

– Пою, но не так часто. В конце 80-х годов я стоял перед выбором: жить комфортно и богато, занимаясь этим чудовищным шоу-бизнесом, и петь на одной площадке с Газмановым, либо заниматься театром – тем, что мне интересно. В меня были готовы вложить огромные деньги, трамплин был серьезный. Я долго думал, а мне говорили: «Смотри, там очередь!». Но для меня эстрада была все-таки баловством, за которое я потом еще и поплатился. Когда слышал из-за дверей какой-нибудь киногруппы: «Скляр? Тот, который поет "Комарово"? Нет, у нас серьезная картина!». Меня это тогда просто убивало. Поэтому в конце 90-х года три-четыре я вообще не снимался, так как видел, что мне предлагают одно и то же. Как люди на улицах или журналисты, которые говорят со мной не о том, что мне интересно, а что интересно им.

– А что вам интересно?

– Содержание. Человеческая наполненность. Жизнь человеческого духа. Гармония. Вот это интересно. Но за бла-бла платят гораздо больше денег на телевидении. И люди, у которых есть свой штамп, ходят и всю жизнь его там эксплуатируют. А мне это неинтересно. У меня, к счастью, есть хорошие предложения на спектакли и фильмы – мне этого хватает. Я езжу на красивой машине, живу в своем доме, у меня жеребец есть, две собаки, рыбы в пруду, птицы к кормушке прилетают всякие. Сын, сад – все есть! Не понимаю людей, которые говорят, что им жить скучно. Дураки!